В длинный — а может, и в короткий, узнаем в среду — список «Большой книги» вошла ЖЗЛ-биография Джойса, написанная Аланом Кубатиевым. Из нее можно узнать о Джойсе нечто удивительное.
(с)Джойс время от времени подрабатывал в газетах и журналах книжным критиком — однако его главной проблемой была невнимательность. Так, однажды он взялся писать рецензию на некий роман — который крайне раздражал его своей непонятностью, до такой степени, что он ходил и возмущался — что ж это такое?! В какой-то момент выяснилось, что роман был на самом деле двухтомным — и Джойс сообразил, что он-то читает как раз второй том.
Читать дальше?«Интереса к другим видам искусства Джойс не разделял, его не интересовала живопись… Одно из самых любопытных его высказываний на этот счет объединяет презрение Джойса к женщинам и живописи. Он спросил Пауля Зутера, знает ли он, как отличить женщину, которая хоть на что-то годна. Зутер признался, что нет. Ведите ее в картинную галерею, сказал Джойс, и разъясняйте ей смысл картин. Если она, не утерпев, пустит ветры, то все в порядке».
Однажды «Джойс купил себе белые брюки, но носить не смог — они просвечивали».
Джойс хотел бы быть — и слыть — денди, но «для денди у него были чудовищные зубы, сгнившие настолько, что в Париже он не мог есть любимый за сытность и дешевизну луковый суп — горячая пища, попадавшая на разрушенную эмаль, заставляла его корчиться от боли».
Джойс был знаком — и даже дружил с Хемингуэем. В одном из интервью последний довольно лестно отозвался о своем друге — «замечательный мужчина» — и рассказал историю, как они выпили во время совместной прогулки и Джойс, с кем-то повздорив, «ввязался в драку». При этом зрение Джойса оставляло желать лучшего — «он не мог даже разглядеть того парня, и потому кричал: «Задай ему, Хемингуэй! Врежь ему!»
Джойс регулярно посылал книжным обозревателям, которые хорошо о нем отозвались, «благодарственные письма» — «не столько из признательности, сколько из желания «глубже впечатать свое имя в их память».
«Как-то раз Джойс соотнес семь смертных грехов с европейскими нациями. Обжорcтво досталось англичанам, гордыня — французам, гневливость — испанцам, похоть — почему-то немцам, а вот праздность, увы, — славянам». «Итальянский грех? — Алчность!» — безапелляционно утверждал он».
Знакомство Джойса с поэтом Томасом Стернсом Элиотом произошло при следующих обстоятельствах. Друг Джойса Эзра Паунд однажды доверил Томасу Стернсу Элиоту передать Джойсу важную посылку. Элиот несколько дней таскался с тяжелым и плохо увязанным свертком — и при встрече выдал его писателю. «Затем Элиот уселся, доброжелательно наблюдая, как Джойс, вряд ли толком различавший узел, пытается его развязать — Паунд постарался. Наконец Джойс раздосадованно потребовал у Джорджо перочинный ножик. Джорджо по-итальянски отвечал, что у нет и не было ножика. Элиот встал, принялся искать нож и не нашел, предложив взамен маникюрные ножницы. Наконец бечевку удалось перерезать. Джойс ощупью раздергивал грубую коричневую бумагу, в которую Паунд старательно завернул таинственное содержимое. Через пару минут сосредоточенной возни в центре вполне благопристойного отельного стола возвышалась пара старых, но тоже вполне приличных коричневых ботинок. Все молча глядели на этот дар литератора литератору».
Перед смертью Джойс чуть не стал — от нужды — преподавателем итальянского в университете Кейптауна; должность подыскал ему Беккет. Единственное, что его остановило, — он услышал о знаменитых тамошних бурях.
Ответ Джойса на вопрос «Почему вы написали книгу таким образом?»
— «Чтобы следующие триста лет критикам было чем заняться».
@темы:
Клуб юного натуралиста,
Книги
-
-
29.05.2012 в 16:06-
-
29.05.2012 в 16:10почему попорчено? )
На мой взгляд, это и так было видно, что он довольно таки неприятный субъект был.